Старая лампа

24 июля 2020, 10:37 | Общество 14

«Тик-так, тик-так, тик-так!» – всю ночь слышалось в дальнем углу помойки. «О, как меня раздражает это бесконечное тикание. Ещё бы не раздражало: тикают часы, часы – это время, а для тех, кто попал сюда, время закончилось, соответственно и жизнь закончилась. И нечего без конца напоминать об этом. Главное, и отвлечься-то никак не получается.
Хоть бы уже поскорее собаки пробежали», – думала, наполовину засыпанная мусором настольная лампа.
Собаки прибегали на помойку каждое утро. Они проводили ревизию вчерашних завозов на предмет съестного. Но сегодня их почему-то не было, зато прилетела ворона и принялась с азартом и рвением разбрасывать тряпьё. От её возни часть мусорной кучи поехала вниз и похоронила часы. Стало тихо.
– Наконец-то, – непроизвольно вырвалось у лампы.
Утреннее солнце уже ощутимо пригревало и над мусорным полигоном стали видны дрожащие струйки тёплого воздуха. Они поднимались вверх и там растворялись, смешиваясь с чистым, голубым небом. Пахло, как всегда невыносимо, но лампа уже привыкла, две недели – это срок, она тут долгожитель. «Сегодня неудачный день, – подумала она, – надо же, только угомонились часы, как завели спор туфли».
Сделанные из качественной, дорогой кожи, ещё крепкие, но уже сильно поношенные женские туфли ругались из-за потерянной пряжки.
– Ты во всём виновата! – выговаривала правая левой. – Где пряжка? Уронила? Не удержала! Кому мы теперь нужны такие неодинаковые?
– Она всё время со мной была! Она только здесь оторвалась, когда нас из машины выгружали, – оправдывалась левая.
– Держать надо было хорошо! Вот где она теперь? – не могла успокоиться правая.
– Не знаю, – виновато, отвечала левая.
– Ты никогда ничего не знаешь! Кто набойку в первый же день потерял? Кто натирал ей мизинец? – наседала правая.
– Не придирайся! Тебе просто нога самая лучшая досталась, безмозольная, зато подмётка у тебя у первой стёрлась! – защищалась левая.
– Так она же шаркала правой ногой! – возмутилась правая, но тут же смягчилась,
– Ничего, что шаркала, – всё равно наша хозяйка самая лучшая женщина на свете. Помнишь, как она нас любила и холила. Помнишь, говорила: «Такой удобной обуви у меня сто лет не было. Я в них прямо как босая».
– Да-а-а, помню. Она для нас ничего не жалела. Крем дорогой покупала. Импортный! Ах, какой благородный блеск придавал он нашей аристократической внешности! — поддержала правую левая.
– Ну, завели-и-сь. Удобные они! Блестели они! Всё! Постарели – отблестели, на помойку прилетели. Нечего ныть, сохраняйте достоинство, тем более, сами сказали, что внешность у вас аристократическая, – посоветовала им лампа.
– Мы не старые. Мы нужные, – хором сказали туфли, – а растоптанные, так это для удобства. Нас выбросили нечаянно. За нами скоро придут и заберут обратно.
«Ну-ну. Может, и придут, – подумала лампа, – да не те, кого ждёте. Наконец-то замолчали, наконец-то тишина. Теперь можно спокойно подумать, жизнь свою по полочкам разложить. Воспоминания – самое интересное и увлекательное занятие в старости! А вспомнить мне есть что. Я жила так долго, – думала лампа, что не грех уже и здесь оказаться. Я честно выполнила своё предназначение, светила трём поколениям интеллигентных порядочных людей. В их доме всегда был уют, чистота, покой. А сколько семейных вечеров я провела в их обществе! Сколько чудесных книг и стихов было прочитано? Сколько сшито костюмов, сколько новогодних игрушек изготовлено при моём непосредственном участии? Даже у зеркала без меня не обходились, его всегда пододвигали ко мне поближе, чтобы привести в порядок лицо и причёску… Как же я любила и люблю эти милые-милые лица, эти неспешные разговоры за вечерними чаепитиями. А как доверяла мне хозяйка! Все, даже самые личные письма, она читала в моём присутствии. А как она заботилась обо мне, не разрешая ни одной пылинке опуститься на мой зелёный плафон. Поэтому он всегда был идеально чистый и прозрачный, как вода в реке. Но и я не подводила её – ни разу не позволила себе перегореть в самый ответственный момент».
Приятные мысли уносили лампу в далёкие времена её молодости, отвлекали её от тошнотворных запахов и от глупой болтовни обитателей помойки.
– Вот она, вот она – моя пряжка! – закричала вдруг левая туфля, прерывая воспоминания лампы на самом интересном месте.
– Эй! Кто-нибудь! Держите её, держите воровку! – умоляла правая.
Ворона, откопавшая в мусоре золотистую пряжку, не обращала на их вопли никакого внимания. Довольная находкой, она перехватила добычу клювом поудобнее и, преодолевая всевозможные препятствия, где шагами, где прискоком, понесла её прятать.
– Отдай! Отдай же! – дуэтом рыдали ей вслед туфли.
– Надоели. – Лампа попыталась отвернуться. Получилось с трудом. Её высокая, гибкая и упругая шея начиная ржаветь, теряла подвижность.
И всё же она смогла заметить двух человек, направляющихся в её сторону.
– Какой ужас! Бомжи! Только не это, – испугалась лампа.
– За нами уже идут! Нас сейчас заберут! Мы едем домой! – подпрыгивали туфли, пытаясь отряхнуться от налипшей на них грязи. Они тоже заметили людей.
Бомжи, грязные и вонючие, с одинаково синюшными, одутловатыми лицами, остановились. Один из них, похоже, женщина, заинтересовался туфлями.
– Глянь, а ничё клоподавы! И размер вроде мой. – Она подняла туфли, осмотрела их и, оторвав пряжку с правой, сунула в авоську, где уже лежали кроссовки и старый прорезиненный плащ.
«Только бы они меня не заметили, только бы не заметили. Не хочу им светить! У меня была чудесная жизнь и другой мне не надо», – напрягаясь изо всех сил, лампа упрямо наклоняла вниз негнущуюся шею.
Бомжи подходили всё ближе и ближе, и тут – в проржавевшем штативе что-то громко хрустнуло, зелёный плафон съехал на бок, и лампа бессильно уткнулась лицом в мусорную кучу.