Снова поклонимся подвигу твоему, Ленинград
В осадном кольце, тисках голода город сражался и созидал. Уходили к переднему краю ополченцы, на смерть, на линию огня. А оставшиеся в заводских цехах делали танки, пушки, минометы, снаряды, шили шинели. На город летели бомбы, снаряды дальнебойных орудий превращали город в руины. Но жив был Человек, и Музы Ленинграда не молчали.
Ленинград жил, работал, боролся, не уступая врагу ни на день, ни на час, ни на минуту ни одной из духовных высот. И Музы не молчали. Голосом блокадного Ленинграда была Ольга Берггольц. Голосом его мужества, стойкости и веры в победу. Каждое утро звучал ее голос по радио. Умирающие от голода люди, падая на обледенелых улицах и поднимаясь, каждый день шли на работу, потому что из репродуктора лились стихи, в которых билось болью и мужеством сердце Ленинграда.
…И ясно мне
судьбы моей веленье:
Своим стихом
на много лет вперед
Я к твоему пригвождена виденью,
Я вмерзла в твой
неповторимый лед…
Слова поэтессы оказались пророческими. Через десятилетия благодарные потомки в самом красивом городе на Неве помнят его защитников. Блокада, длившаяся с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944, открыла вершину духовной красоты защитников города. Я счастлива, что в моей жизни присутствовали эти люди, оставившие светлый след в памяти тысяч детей войны. Мой рассказ о них.
В Чириковской семилетней школе работали молодые девушки – учительницы из осажденного города. Они вместе с моими одноклассниками, падающими в голодные обмороки у доски, переносили все тяготы. Они учили нас мужеству, ответственности, от них мы узнали, что Ладожское озеро находится всего в 7 км от нас, что проложена «дорога жизни». Нам детям, потерявшим на войне отцов, они, такие хрупкие, возвращали детство. Два раза в год устраивали костер с песнями, к празднику наряжали новогоднюю елку с самодельными фонариками и флажками. Вместе с нами собирали металлолом, семена сосны и ели, красного клевера. Все это нужно было разграбленной Родине, и мы это понимали. Там, в тисках города, ждали их родные. У многих не было родителей. Такой заботы многие из нас не знали. Они беззаветно любили каждого, и мы это ценили. Вечерами учительницы приходили к нам «на огонек». Мама была рада, она заправляла керосиновую лампу, доставала из печи теплые чугунки с едой, приносила из бочек погреба квашеную капусту, опята. Я удобно устраивалась в мамином подоле, и мы слушали рассказы. О моем отце я узнала из этих рассказов много. Мне до сих пор неясно, где, казалось бы, простой юноша из злынковского села сумел впитать в себя столько талантов, как Господь вложил в него поэтическую душу. Тысячи фотографий, чемодан, оставил он нам. На них его товарищи друзья и моя мама в красивой одежде, такая счастливая и любимая. И стихи на обороте из Есенина, Блока, Пушкина. Эту память возила мама в оккупацию. У нас был рубленый домик из бревен, построенный глухонемым работником из соседней деревни без единого гвоздя. И еще у нас жила беженка из Ленинграда, бывшая воспитанница института благородных девиц в Смольном Ольга Булатова. Она вышла замуж за вдовца с четырьмя детьми, всех воспитала и жила в коммуналке с дочерью Анастасией. От Ольги я узнала, что есть сказки и музыка, она научила нас вязать, читать. Она отогрела мое сердце после концлагеря и звала меня Томуськой. После войны дочь забрала ее к себе. Для нас Анастасия выбрала техникумы в Ленинграде, мне досталось культпросвет училище, Майе — пищевой техникум, что на Дворцовой площади под аркой, Рае – бумажный. Ольга Ивановна жила недалеко от Смольного, а наше училище снимало в Смольном для 1 курса три комнаты. Ночами мы пробирались на 1 этаж, где все было в сохранности: богатые люстры, зеркала, паркет, картины, рояли. От бомбежек ничего не пострадало, шедевры сохранились для потомков. На каникулах в школе по решению гороно работал оздоровительный лагерь для сирот с трёхразовым питанием. Повариха готовила еду с пришкольного огорода, а мама пекла хлеб в печи. Я приносила кленовые листья, и пышный душистый хлеб ели дети вдоволь. Часто мама приводила домой сирот, иногда без рук, стригла их, они жили у нас, пока мама не устраивала их в детдом.
Страна моего военного детства не отпускает меня. Такие дорогие и близкие мне люди, жив ли кто из вас?
Спустя годы я записалась на экскурсию по пушкинским местам. На обратном пути я решила сделать остановку, отметив на ст. Насва свой билет. Теперь ходил автобус до Чирикова, и спустя час я оказалась там. Не было старинного барского дома. На другом месте стояла новая средняя школа. Было лето, все в отпуске. Наш домик был ухоженный, в нем жил директор. Он повел меня в новую школу, одноэтажную, добротную. Директор посетовал, что школа малокомплектная, так как учеников немного — война истребила население деревень, — а вот педагогами школа укомплектована полностью, кроме учителя истории, и пригласил меня на работу. Я на автобусе вернулась на ст. Насва, где еще жива была моя подруга Тамара Курчанова. В деревне Горожане, где был сельсовет, на площади возвышался добротный памятник с фамилиями всех, кто не вернулся с войны. Список был огромный. Увидев фамилию папы, я заплакала, положила цветы на обелиск. Спешно я уехала домой, мне казалось, останься я еще на день – вернется мое «расстрелянное» детство.
Тамара Иванишко.
