Играй, музыкант

Безвестный музыкант расположился на самом людном городском перекрестке неподалеку от базара. Мимо него шумел людской поток, торопливо двигавшийся взад-вперед.
А он сидел на табурете, старый, седой, с грустными поблекшими глазами на изуродованном морщинами лице.
Какой-то безучастный ко всему, он казался отрешенным от того, что происходило вокруг, совсем одиноким и уставшим до изнеможения, как будто присевшим на минутку лишь за тем, чтобы отложив в сторонку палочку, с которой приковылял сюда, передохнуть и двинуться дальше.
Его старая гармонь, повидавшая не один десяток лет жизни и уютно расположившаяся на коленях, была как раз ему впору: не терла плеч и на грудь не давила.
Казалось, музыкант не замечал ни прохожих, не погожего летнего дня с его солнечным светом и яркой зеленью: весь ушедший в себя, он был наедине с собой.
Под его корявыми на вид пальцами гармонь неожиданно вздрогнула, издав короткие звуки. Их звонкое разноголосье походило на вспорхнувших из-под ног птиц, метнувшихся из стороны в сторону.
Старик, словно нехотя, опробовал инструмент. Проверил на исправность, раздумывая, прикидывая, с чего начать. На это ушли считанные секунды. И уже в следующее мгновение совершенно уверенно и отчетливо звуки гармони разлились широким всезаполняющим живым потоком.
Они словно пробудили и толпу, и самого старика-музыканта, и в обычный день с его заурядной жизнью как будто бы праздник ворвался.
Искорками разметавшиеся звуки разносились вдаль. Подобно фейерверку, они то рассыпались частыми переборами, то походили на шумный водопад, рождаемый густым звучанием басов, и, благодаря вмешательству клавишей, разбавляемый всплесками легких дождевых струй; то застывали на лету, превращая все эти многочисленные капли-брызги в бусины, сверкающие и перекатывающиеся чистыми переливами многоголосья так, что заслушаешься.
И уже сияли расплывающиеся в улыбках лица людей, да и сам старик словно очнулся, оживился и приобрел совсем иной вид.
И хотя взгляд его все так же хранил некую тайну большой прожитой жизни: ни тени эмоций, ни капли открытости в нем не улавливалось, но увлеченный игрой и унесенный в чудесный мир музыки он будто бы выбрался из того немого оцепенения, в коем пребывал только что.
Отмеряя дни, месяцы и годы военного лихолетья, нежно, проникновенно и победоносно звучала «Катюша». На нетронутый временем «Синий платочек» умилялась толпа, вслед за «Перелетными птицами» устремляли люди свои взоры и мысли.
Старинные вальсы кружили вихрем над разбуженной толпой, уводили на «Сопки Манчжурии», под своды венских залов, которые рукоплескали самому Штраусу.
Старик играл не просто профессионально и красиво, мастерски, виртуозно, словно прощаясь с суетой жизни, выкладываясь по полной.
Аккуратно приколотая на вороте рубахи георгиевская ленточка лишь усиливала восприятие здорового духа патриотизма, исходящего от человека с гармонью в руках.
Казалось, он едва касался клавишей и кнопок, а гармонь беспрерывно выводила одну мелодию за другой. Музыкант словно забавлялся своей игрой. И хотя не было в нем ни страсти, ни огня, но был такой подъем, такой напор, и такая непринужденная сила, а вместе с тем и легкость, и трепетная нежность и напевность.
Все наши известнейшие хиты, ставшие поистине народными, были подвластны уличному музыканту. Он играл с большим удовольствием и без усталости.
Иногда прохожие заказывали ему что-то свое, и гармонист тут же исправлял, переключаясь на желаемое.
Он явно проживал в эти минуты, совсем иную жизнь – жизнь, полную гармонии и того простого человеческого счастья в коем не было места борьбе за выживание с повседневными мелочами, пустяшными ссорами, лживым лицемерием и бесконечной погоней за материальным.
Старик уже не казался таким несчастным, искалеченным немощью и вызывающим только жалость. На его просветленном лице лежал отпечаток одухотворенности и спокойствия. Казалось, он был несколько даже слишком самоуверен, Только глаза его, словно туманом, наволокло от нахлынувших слез.
Под нестареющий марш «Прощание славянки», под любимую народом музыку из кинофильма «Цыган» ложились музыканту на колени написанные на ходу короткие записки от зрителей с благодарностью за подаренную радость.
И сам исполнитель, и его гармонь, представившие весь этот импровизированный концерт, вызывали чувство восхищения: прямо на глазах у всех словно возрождалась любовь к нашей исконной музыке и песне, и все вдруг прониклись таким неизмеримым благоговением к нашим истокам и традициям, к нашей великой истории, в которой культуре отведено свое особое и значимое место.
И разноликая толпа с ее казалось бы бесформенным состоянием вдруг обрела образ некого единения, сплоченности, центром которых и был простой музыкант-самоучка с обычной гармоникой, которому удалось разбередить, тронуть души людей, да так, что все почувствовали в этой бесхитростной музыке нечто невероятно важное и такое знакомое, по-настоящему родное, только скрытое глубоко внутри, чего явно недоставало, без чего было пусто и неуютно на земле.
Теперь же, словно в награду за эту маленькую, но так необходимую радость, все беззастенчиво принимали это как дар, широко распахнув объятия и захлебываясь счастьем от этой волнительной встречи.
Ничто не нарушало внешне ритма жизни города. Все было, как всегда: наполненные шумом и беспокойством, зноем дышали улицы, площади, скверы. Но было отчетливо различимо, как вместе с тополиным пухом под аккомпанементы старой гармони уносило к поднебесью тени старого безвестного музыканта. И так-то отрадно было всем, кто принимал душой неприхотливую, но такую желанную и понятную музыку, пришедшую из другого времени.
И ликовал народ. И не было эмоциям предела: кто-то уже подпевал, кто-то приплясывал с шиканьем и частушечными присказками, а кто-то молча вбирал в себя этот свежий глоток народного искусства, ощущая, как здесь, в глубинке, вдали от суеты столичной не толпа ликовала под звуки гармони, а сама Россеюшка родимая величаво и царственно открывалась каждому, становилась ближе, понятнее и дороже. Играй, музыкант!